Странно как иногда окликают меня места.
Я стою на краю Дугнинского оврага и смотрю. Просто стою, смотрю и не могу оторваться.
В окнах у меня Московсая зима, за спиной Парижское лето, а в глазах Дугнинский овраг. Овраг
огромный — целая расщелина из которой выходит и в которую сходит вся земля… Никогда
раньше я не видела такого пейзажа. В одну сторону он распахнут полями и рощами, в другую
сосновым бором. По всему противоположному склону то там, то здесь – столетние избы
выглядывающие из яблоневых садов и огородов. Склон высокий, крутой и от этого весь пейзаж
строится по вертикали. Дома, заборы, капустные грядки, кусты и деревья висят друг над другом,
а над всем этим, зацепившись за колючие макушки верхних ёлок — помещается солнце.
Пахнет осенней травой и речкой. Река внизу, в самой глубине ложбины, вся занавешенная
плакучими ивами, через речку перекинут узкий подвесной мостик, если ступить на него , мост
будет раскачиваться и скрипеть. Перед мостом поле, футбольное. Ворота ещё стоят, но само
поле заросло высокой, некошеной, пожелтевшей на солнце травой, сквозь которую с разных
сторон протоптаны к реке узкие дорожки.
Несмотря на то, что окрестная жизнь как на ладони, кажется что пейзаж необитаем. О
присутствии людей говорят только коза и козлёнок кем-то привязанные к колышку в самом
центре футбольного поля, собачий лай и обрывки матерной речи иногда доносящиеся с речки.
Я одна на Дугнинском склоне. За моей спиной, там, где кончаются избы, сады и заборы, а
остаются только поля и дороги, упирающиеся прямо в небо, стоит дом, в котором я сейчас живу.
«Знаете Лена, – скажет однажды малознакомая мне женщина, рассматривая мои картины,- Я
хочу показать Вам одно место. У нас там дом. Раз дом есть — значит в нём должен кто-то жить.
Мы в Москве сейчас — но я Вам ключ дам. Поезжайте. Вам понравится».
Так я приеду в Дугну. Так начнётся моя дружба с Машей. Я буду приезжать в Дугну и зимой, и
летом. И приехав буду стоять на Дугнинском склоне и смотреть. Пить глазами ландшафт.
Дом окажется большим, недавно построенным , настоящая дача в два этажа. Он сгорит через
четыре года. Сгорит сам, без поджога, от вспыхнувшей в трубе копоти, сгорит прямо в
новогоднюю ночь , оставшись в ушедшем году. Слава Богу никто не пострадает, если так можно
сказать о людях, переживших пожар собственного дома, пытавшихся и не сумевших его
потушить. О случившемся я узнаю полгода спустя и больше никогда в Дугну не приеду. Я даже
постараюсь не думать про это место в череде новых путешествий и встреч.
Но сегодня Дугна опять стоит у меня перед глазами и видится с разных точек, в каждой из
которых своё время года.
Ранняя весна. В полях и огородах снег уже растаял, но дороги остались ледяными, скатившись
со склона по одной из них, обозначающих Дугнинскую улицу, я попадаю на широкий двор, в
центре которого на корточках сидит цыганка и варит что-то в большом чугунке, подвешенном
над костром . Цыган в Дугне много, они занимают пустующие дома, те что по сохранней, воруют
лук и картошку с грядок своих соседей, держат лошадей. Но и цыгане, и их низкорослые лошади
— уже не те, пушкинские, а какие-то полинявшие, присмиревшие, обросшие чужим нищим
скарбом и добром. За избами, приютившими их, не ухаживают, живут в них , как придётся –
подпирая покосившуюся калитку ржавой лопатой, а дверь — кочергой.
Цыганка у костра поднимает голову и смотрит на меня недружелюбным, вопрошающим взглядом
— тебе чего пустого места мало? Вон сколько кругом!
С тем же возмущением кричат над моей головой вороны в Дугнинском городском саду, или
бывшем кладбище (что часто одно и то же) поднимаясь над своими чёрными гнёздами среди
колючих крон вековых деревьев, под сень которых я вступила.
«Уходи скорей! Не надо здесь ходить! Заклюют!» – окликает меня местная жительница, идущая
мимо.
В Дугне не все избы опустелые. Есть и живые. Есть школа, а значит есть и дети. Но всё равно
кажется, что брошенного, опустелого -больше. Как мёртвое лицо среди живых — сразу
приковывает взгляд, не укладываясь в общую картинку жизни, так и пустой дом — выделяется
среди своих благополучных соседей. нарушает спокойное течение улицы. И притягивает как
чёрная дыра, прореха в вечность.
Была Дугна когда-то городом, даже районным центром. В самой глубине её расщелины, за
высоким старой кладки кирпичным забором остатки завода – Чугуно-литейного, основанного при
Петре 1. Отливались на этом заводе не только чугунки да печные заслонки, но и ядра, и картеч.
Завод то хирел, то благодаря очередной войне возрождался. Пробовали закрыть и в 17-м, но уже в
22-м работал завод на полную мощность. Строились дома, появился свой Дом культуры, как
полагается с колонами и портиком, где показывали кино и устраивали танцы. Сейчас нет уже
Дома Культуры (стоит только его остов), но тянется струйка дыма из глубины дугнинского
оврага. Переплавляет завод металлолом и гудит каждый вечер на всю окрестность как и сто, и
двести лет назад протяжным своим гудком.
Начало лета. Мы вдвоём с мужем, там где заводская плотина, – бродим а развалинах большого
двухэтажного дома, бывшего Дома управляющего. Крыша совсем обвалились, но висит со
стороны улицы чугунный литой балкончик, на который не выйти, так как лестницы на второй
этаж тоже нет. Муж зачем-то подбирает под ногами и с нежностью показывает мне старые
чугунные кованные гвозди. Они большие, с ладонь, все разной формы, с треугольным профилем.
Эти гвозди потом вместо пресс-папье долго лежат у нас в Москве на чёрной лаковой крышке
пианино среди бумажного мусора и неоплаченных штрафов.
Конец августа. Старый яблоневый сад. Сад чужой – я попала в него взбираясь по склону оврага.
Забор давно упал- можно свободно подойти к дому. Окна занавешены полуистлевшим тюлем,
двери заперты, щеколды и замки на них обвисли и заржавели. Вся земля усыпана большими
красными яблоками, невозможно идти по саду не наступая на них.
Около крыльца скамейка. От скамейки видно так далеко вокруг, что от этой распахнутой ничем
не заслуженной щедрости ландшафта хочется плакать. Дома, деревья, огороды, просёлочные
дороги, река, сосновый бор, берёзовые рощи и поля между ними – всё вытекает одно из другого и
звучит единым пленяющим душу рассказом, как Слово о Полку Игореве. Кто жил в этом доме,
сделал эту скамейку, сидел на ней год от года, смотрел на Дугну, старел? Вот бы приласкать ,
приручить одинокий дом, как потерявшую хозяев собаку. вымыть окна, вынести мусор, накрыть
скатертью стол. И никуда не уезжать, сделав это место и весь пейзаж вокруг ежедневным
содержанием своей жизни.
Выходить на скамейку у крыльца, сидеть и смотреть, сидеть и смотреть
Вот видится Дугна зимой, Кудеяров бор и источник у самой его опушки.. Грабил Кудеяр-атаман
( тот самый, про которого в песне поётся) на Оке корабли, а добро прятал где-то здесь в бору, по
пещерам на склонах. С годами обвалившиеся, заросшие травой пещеры манили своими узкими
лазами Дугнинских мальчишек, пока взрослые не догадались подбрасывать туда дохлых кошек и
собак. Их вид – отбивал интерес к дальнейшему поиску сокровищ.
В какой монастырь ушёл Кудеяр «Богу и людям служить» в песне не сказано. Но точно не в
Дугнинский. Был в Дугне монастырь, да женский, основанный много позже, при нём приют для
сирот, богадельня- просуществовал не долго, в 18-ом -закрыли. .
Конец сентября. Я иду по дороге, ведущей из посёлка. Прохожу Кудеяров бор, лесничество,
длинную избу, всю в решетке террасных окон. Если заглянуть в окна, то видно, что лесника в
лесничестве давно нет. Разве что леший наведывается сюда из чащи – двери распахнуты, стулья
перевёрнуты, на полу рассыпавшиеся, полинявшие от сырости формуляры. Паспорта деревьев?
Дугна кончается, но тропа идёт дальше вдоль речки, поднимается на пригорок — к опушке леса.
Я сажусь на поваленное дерево и оглядываюсь по сторонам. С пригорка видно крайний дом
посёлка. Он совсем на отшибе. Маленькая фигурка человека движется с ведром от дома к реке –
и обратно. Видимо носит воду.
Тихо. Тепло. Листья на деревьях уже пожелтели и светятся против солнца . Я засматриваюсь на
бабочку-лимонницу трепещущую в луче света возле моих ног.
« Здравствуйте! Вам нравится это место ? – Я вздрагиваю от неожиданности. Возле меня стоит
мужчина с ведром, видимо тот, что ходил к реке, – Это я кусты вырубил. Мы здесь тризны
совершаем!»
По виду мужчина скорее дачник. Загорелый голый торс. Взгляд натыкается на неожиданную
деталь вокруг его бронзовой шее — бусы. Эти бусы на мужской шее и слово «тризна» выводят
меня из состояния блаженной расслабленности . Вокруг ни души, я совершенно одна в лесу с
этим человеком.
Настороженно улыбаюсь в ответ…
«А Вы художник? – мужчина замечает блокнот в моих руках., – Тогда у меня к Вам просьба. Нам
здесь Мать Земля явилась. Надо её нарисовать. Я Вам подробно опишу как Она выглядела, а Вы
нарисуете, я заплачу».
«Да не умею я. Не получится!» – совсем уже пугаюсь я.
«Жалко! Может Вы другого художника знаете, кто сможет?»
«Я спрошу. Обязательно спрошу » – заверяю я, убирая блокнот поглубже в сумку.
Разговор исчерпан. Мой собеседник, постояв минуту, возвращается к своему дому и я опять вижу
его фигуру на тропинке к реке.
Блаженный покой одиночества — потерян. Ноги сами поворачивают обратно. Вот уже и
лесничество за спиной, но в безопасности знакомой улицы накатывает на меня запоздалое
сожаление, что ведь могла — да не узнала, как выглядит Мать Земля. Потому, как ясно, где же
жить ей ещё, как не в Дугнинском овраге.
Сейчас зима. За окном Московской квартиры солнце высвечивает стены соседних домов. От того,
что ветки деревьев голы видно железную дорогу и видно какой идёт поезд: скорый или
электричка. Я люблю своё окно зимой, люблю когда за стеклом падает снег, он приносит в
комнату тишину и покой. Мне нравится вечером смотреть на мелькание огней бегущего вдалеке
поезда и знать, что в той стороне, куда он идёт есть знакомые мне места, которые я люблю и где
будут рады мне.
Дугна совсем в другой стороне. В неё не доехать на поезде. Да мне и незачем туда ехать. Не за
чем и некуда. Как некуда было туда возвращаться основательнице дугнинского монастыря
Елене Гринёвой, (причисленной ныне к лику святых) или школьному учителю Брильянтову,
создавшему в 1905 году в Дугне подпольный революционно-демократический кружок. Имени его
я не знаю, но по-литературному звонкая фамилия никак не хочет уходить из моей памяти. И
десяткам других людей в жизни которых было это место, было и прошло.
Некуда, тяжело и не хочется возвращаться в Дугну моей подруге Маше, как и её выросшим
детям, строящим свою жизнь уже совсем в другом месте . Остатки фундамента их сгоревшего
дома накрыты брезентом, а участок на краю Дугнинского склона продаётся, а может быть
продан.
Но я знаю – Дугна всё та же. В ней тоже сейчас зима. И всё завалило снегом. Завалило снегом
старое футбольное поле, через которое как всегда протоптаны узкие дорожки к реке, завалило
Кудеяров бор, избы и яблоневые сады на склонах.
И всё так же, как и сто, и пятьсот лет назад сходят в Дугнинскую расщелину все окрестные поля,
рощи и леса, чтобы развернуться оттуда обратно во все стороны неповторимым ландшафтом.
И бродит где-то по склону Дугнинского оврага Мать Земля.
2018г.